Шрифт:
Закладка:
Когда в 1792 году федеральный окружной суд Пенсильвании в деле Хейберна признал федеральный закон о недействительных пенсиях неконституционным на том основании, что он нарушает принцип разделения властей, он сделал это в нерешительной и извиняющейся манере. По словам судей, то, что они сделали, "было далеко не приятно. Быть вынужденными действовать вопреки либо очевидным указаниям Конгресса, либо конституционному принципу, по нашему мнению, столь же очевидному, возбудило в нас чувства, которые мы надеемся никогда больше не испытывать". Конгресс быстро внес изменения в Пенсионный закон, чтобы избежать кризиса, который мог бы возникнуть, если бы Верховный суд признал закон неконституционным.43 Одна из газет, выступавшая за судебный контроль в деле Хейберна, тем не менее предположила, что, возможно, перед тем как объявить закон неконституционным, следует проконсультироваться со всеми судьями окружного суда.44
Таким образом, все чувствовали, что отмена законодательных актов не может быть обычным делом. Как сказал судья Сэмюэл Чейз в деле "Хилтон против Соединенных Штатов" (1796), если бы конституционность федерального закона была "сомнительной", он был бы обязан "принять конструкцию законодательного органа".45 В 1800 году в деле "Купер против Телфэра" помощники судьи Бушрод Вашингтон и Уильям Патерсон согласились с тем, что судебный контроль - это исключительное действие, которое должно осуществляться лишь в редких случаях. "Презумпция... всегда должна быть в пользу действительности законов, если обратное не продемонстрировано со всей очевидностью", - заявил Вашингтон. Чтобы Верховный суд "признал какой-либо закон недействительным", - сказал Патерсон, - должно быть явное и недвусмысленное нарушение конституции, а не сомнительный и спорный подтекст".46
Таким образом, для многих американцев 1790-х годов судебный контроль существовал, но он оставался экстраординарным и торжественным политическим действием, сродни вмешательству штатов, предложенному Джефферсоном и Мэдисоном в Резолюциях Кентукки и Вирджинии 1798-1799 годов, - к нему можно было прибегать только в редких случаях вопиющих и недвусмысленных нарушений Конституции. Она не должна была применяться в сомнительных случаях неконституционности и еще не была принята как аспект обычной судебной деятельности.
ИДЕЯ ФУНДАМЕНТАЛЬНОГО ПИСЬМЕННОГО ЗАКОНА, какой бы важной она ни была, сама по себе не могла привести к развитию американского судебного контроля. В конечном итоге необычное для американцев представление о конституции имеет значение не потому, что она написана или что она фундаментальна, а скорее потому, что она действует и рассматривается в обычной судебной системе. Федеральные конституции и конституции штатов Америки могут быть высшими законами, особыми актами народа в его суверенном качестве, но они точно так же, как и низменные законодательные акты, реализуются через обычную практику состязательного правосудия в обычных судах.
Таким образом, источник судебного контроля лежал не в идее основного закона или в писаных конституциях, а в трансформации этого писаного основного закона в такой вид права, который можно было излагать и толковать в обычной судебной системе. Эта трансформация стала возможной благодаря использованию американцами дискреционных полномочий, которыми всегда пользовались английские судьи общего права и их собственные колониальные судьи.47 Американским юристам был хорошо известен сложный набор правил толкования статутов, которые английские юристы XVIII века, особенно Уильям Блэкстоун и лорд Мэнсфилд, создали для того, чтобы вписать множество запутанных и плохо проработанных парламентских законов в свод общего права48.48 Американские судьи взяли эти правила, которые Гамильтон в "Федералисте" № 83 назвал "правилами здравого смысла, принятыми судами при разработке законов", и применили их как к конституциям штатов, так и к федеральной конституции. По сути, они разрушили существовавшее ранее различие между основным и обычным правом и превратили конституции в разновидность статутов, сверхстатутов, несомненно, но все же статутов. Теперь американские судьи могли толковать слишком краткие слова Конституции с учетом предмета, намерений, контекста и разумности, как если бы это были слова обычного закона. В результате началось создание особого свода текстовых экзегетических и юридических толкований и прецедентов, которые американцы стали называть конституционным правом.
Рассмотрение Конституции как разновидности закона, который подлежит рассмотрению в обычных судах (а не, как в некоторых других странах, в специальных конституционных судах), позволило американским судьям не только толковать и интерпретировать Конституцию в соответствии с существующими правилами построения законов, но и ожидать регулярного исполнения Конституции, как если бы она была простым статутом.49
Последствия этой трансформации были огромны. Как только Конституция стала юридическим, а не политическим документом, судебный контроль, хотя и не верховенство судебной власти, стал неизбежным.50 Секрет успеха Маршалла в решении по делу Марбери заключался в его бесспорном предположении, что Конституция - это просто закон.51 Поскольку, по его словам, "говорить, что такое закон, - это, безусловно, удел и обязанность судебного ведомства", отношение к Конституции как к простому закону, который должен быть разъяснен, истолкован и применен к конкретным делам подобно статуту, предполагало, что американские судьи обладают особыми полномочиями по толкованию конституций, которыми не обладают другие ветви власти.52
Джефферсон не согласился бы с этим. Для него Конституция оставалась прежде всего политическим документом, и судьи не обладали монополией на ее толкование. Более того, он считал, что способность судей толковать любой закон должна быть строго ограничена. Статуты должны быть точно прописаны, а судьи должны быть связаны буквой этих статутов. "Освободите судей от строгости текстового закона и позвольте им блуждать в его справедливости", - говорил он, - "и вся правовая система станет неопределенной". Джефферсон отверг "революцию" восемнадцатого века в юриспруденции, которую совершили в Англии Блэкстоун и Мэнсфилд, назвав их усилия по справедливому толкованию общего права и расширению судебного усмотрения опасными для свободы. Цель судей должна была заключаться в том, чтобы "сделать закон более и более определенным". Цель Мэнсфилда и Блэкстоуна, по мнению Джефферсона, была прямо противоположной. Они намеревались "сделать его более неопределенным под предлогом того, что он более разумен". Джефферсон понимал, что эти английские сторонники судебной гибкости оказали сильное влияние на американское судебное мышление и практику. Действительно, он считал, что в "соблазнительном красноречии" Мэнсфилда было "столько коварного яда", что хотел запретить американским судам ссылаться на любые английские решения, вынесенные Судом королевской скамьи после вступления Мэнсфилда в этот суд. Джефферсон не переставал жаловаться на то, что "медовый мэнсфилдизм Блэкстоуна" заставил молодых американцев скатиться в "торизм"
